Дживан Аристакесян - В аду места не было
Остальных не помню. Это были последние остатки, самые маленькие ростки, нерастаявшие младенцы, которых уже не было, за исключением младенца Армазан их Хумлара. Она, наверно, помешалась – не выпускала из рук погибшего ребёнка.
В сердце Торгома сидел ужас – он пятился назад. Мы уже прекратили плакать, бояться, кажется, случившееся не имело с нами никакой связи. Мы даже как бы жаждали конца, чтобы уйти, освободиться от этого жертвенника ужаса и зла. Шли, как во сне. Послышался какой-то скрип, и чей-то голос:
– Ладно, эфенди.
В этот миг кто-то пересёк шеренгу стоящих и вошёл со стороны задней стены, что-то прошептал на ухо турку и с силой тайком толкнул меня к стене, которая была уже далеко от ворот. Согласившийся аскяр толкнул меня, а вслед за мной ещё и Торгома и Мадата:
– Идите. Быстро!
Этот человек, видимо, незаметными путями, вывел нас прочь. Кажется, мы прошли мимо школы учителя Хачатура, где мы учились. Он нас быстро гнал в сторону курдских жилищ. В этой спешке мы вдруг увидели Воскана – друга наших игр. Шея его была разрезана до самого горла, рана была полностью открыта, голова беспомощно упала на грудь, но он ещё не умер. Он ещё пытался ползти, хватаясь за стену, с предсмертной дрожью в ногах. Невероятное, невообразимое зрелище.
– Не смотрите, не надо.
Наш спаситель закрыл нам глаза, повернул нас и втащил в свое жилище. Вошли внутрь. Стоял запах табака. Были выстроены толстые бревна. Это было убогое жилище, с почерневшим от копоти потолком, с небольшой пустошью возле входа. Никого не было видно, лишь в темном углу сидело какое-то существо, похожее на женщину.
– Еле спас, – сказал наш спаситель. – Поухаживай за ними, накорми, жалко.
Больше ничего – мы больше не услышали его голоса – он молча курил. Мы прижались друг к другу в углу, возле сырой стены. Лишь привыкнув к полумраку, смогли мы рассмотреть нашего спасителя. Удивительно, что в доме не было видно награбленного. Этот человек не желает лошадей, коров, масла, постелей, муки, овец, волов? Почему он остался убогим и нищим, ведь вокруг все только и заняты, что грабежом? Неужели есть в этом мире рука, протянутая армянскому малышу? Этот человек был курд из нашей деревни – невидный, бездетный…
Как он был похож на курда, которого мы видели в Авер-хане. Он не был призрак, он был курд. Почему он спас нас? Так и осталось вечной тайной… По сей день не знаю, и имени не знаю.
Очень скоро пришли благопристойные курды нашей деревни, чтобы увести нас – усыновить или взять в работники. Причина, по которой он спас нас, стала ещё более загадочной – ведь получается, что мы ему вовсе не были нужны. Если мы не нужны были тебе, зачем ты спас нас от ятагана, человек Божий? И имени своего не назвал. Как мне возвеличить тебя, как выразить свою благодарность? Ты у меня перед глазами всю мою жизнь…
Не помню, который был день после погрома, когда меня нашел Гайдар: «Скоро приведу. Государство сделало своё дело и ушло».
И, взяв меня за руку, он пошёл со мной к домам. Сначала подошли к нашему дому. Двери были сломаны, лежали на пороге. Котята и щенки бегали без призора, ягнята и телята млели и смотрели на нас. Во дворе лежали сломанные горшки и бочки – масло, молоко, мацони, все было разграблено.
Обошли с ним весь квартал, потом он без приключений доставил назад, не помню, кому он меня передал; лишь помню, как перед тем, как отпустить меня, он осторожно и тихо спросил:
– Ты знаешь, где дед спрятал золото?
– Нет, – ответил я совершенно безразлично, – не знаю.
Какой был миг Геноцида, и где это было – не помню, лишь смутно помню, что мы стояли возле умирающей бабушки Змо. Даже не помню, днём это было, или ночью. Знаю, что было темно вокруг. Перед смертью бабушка Змо обратилась к маме Армазан: «Армазан, у меня в одежде немного золота, будь опорой ребятам. Моего Дживана ни от кого не отделяй – он твой. Господи, Боже мой, береги моих внуков. Что это за проклятье! Там я пожалуюсь, помолюсь за вас. Господи, спаси армянина от зла. Господи, помилуй. Аминь.», – и отдала душу.
Потом помню, что был в доме Исмаила Шабана. У кого были Торгом и Мадат – не помню. Помню, что их, как и меня, взяли курды, даже дом помню. Беря воду из ручья возле реки, несколько раз проходил мимо их дома. Они показали на меня пальцем, сказали: «Это сирота Бахара, внук дьякона, красивый мальчик». Не могу сказать, как нас забрали от нашего спасителя. Взял меня Исмаил Шабан – старичок невысокий, словоохотливый, добрый. Насколько мои воспоминания соответствуют истине не скажу – плохого я о нём не помню.
Что стало с остальными, не помню, я их не видел. Впоследствии до меня дошли ещё сведения. Женщин погнали в сторону горы Торос, к ближайшим оврагам и утесам. Объявили их «трофеем» – чтобы брали, кто какую хочет, делали, что угодно. Десять или пятнадцать дней они оставались в горах – голодные и измученные. Те, кто оставались живы, еле доползли до деревни. Многие были в полуживом состоянии. Было уже лето, и, давая немного еды, их можно было использовать. Деревенские курды так и поступили.
Цатур тоже спасся. Его историю я в какой-то мере записал. А вот некоторые истории других наших односельчан. Нескольких парней – Карапета, Галуста и ещё не помню кого, отвезли в мьюдурлюк13 в качестве рабочей силы. Оттуда их передали Баш-аге из Каракулаха, у которого они оставались несколько лет.
Позже услышал подробности гибели дяди Назара. Он спрятался у реки возле хлева Хетун. Прошли дни. Голодный, замёрзший, он хотел добыть для себя пищу. Увидел, как какой-то путник с семьёй готовится перейти речку, вышел из своего убежища и попросил: «Я вас переведу – только дайте что-нибудь поесть». Путник оседлал моего дядю, перешёл на нём на другой берег. А там приказал садиться обедать. А вместо того, чтобы дать хлеба, он вынул клинок и изрубил моего дядю.
Про дядю Седрака я слышал, что он появлялся возле хлевов, но что с ним стало потом – не знаю. Принесли весть, что дедушку Мартироса нашли в верховьях села, в поле, с проломленной головой. Мама Армазан, задушившая младенца, переходя реку, похоронила ребенка в воде. Всё это она мне рассказала.
Долго искал я место гибели учителя Хачатура. Не нашёл. Потом мне рассказали, что его нашли в траве, там же и зарубили: голову швырнули в один овраг, тело в другой. Это было в дернистых ямах Большой горы. Искал я во всех дернистых ямах, где были овраги и овражки. Говорят, он попросил позволить ему помолиться, и после этого начать резать.
Дядю Ашота убили на склоне горы – возле нашего поля. Его и ещё нескольких человек заперли в доме курда Тимура под присмотром сторожа. У дяди Ашота был спрятан пистолет. Когда утром открыли дверь, он неожиданно начал стрелять. Убийца сбежал. Сбежали и пленники. Но их нашли по одному, и убили. Подробности убийства дяди Ашота я узнал позже. Он лежал, обессиленный и голодный. Увидел, что молодые пастухи-курды, отпустив скот пастись, сидят обедают. Он пополз к ним, чтобы попросить куска хлеба. Курдские парни приняли его за волосатого черта, испугались и стали от страха кидать в него камнями. Убили, потаскали. Потом мне удалось увидеть следы его крови в горах.
Торгом и Мадат вместе со своей матерью – Армазан младшей – нашли приют в домах курдов из нашей деревни. В нашем роду было две Армазан. Старшая была матерью Манука. Манук потихоньку шёл на поправку благодаря растительным снадобьям – к счастью, ни одна из ран не достигла сердца.
В это время сын Али Османа Шавчи оседлал коня и, перебросив через плечо ружьё, стал искать мою мать. Он обошёл все места в округе Дерджана, где производились казни, дошёл даже до моста Котери, но вернулся с пустыми руками. Он всегда мечтал взять мою мать в жёны и теперь решился непременно найти её. Существовало предположение, что моя мать прыгнула с моста Котери вместе со своим новорожденным младенцем на руках в Чёрную речку. Ещё говорили, что какой-то курдский бей увел её в сторону Ерзнка.
Потерявший родину турок Халил
Семья Шабана Исмаила рада – у них теперь есть сын. Они расширяют свои поля, ещё что-то делают. Зия был сыном Исмаила. Невестки Исмаила были самыми красивыми невестками деревни. Они были родные сестры. У Исмаила была внучка, моя ровесница, Лейла. У старичка Исмаила были по этому поводу дальновидные ставки на меня. Зия был хороший, совестливый человек. Каково было его участие в те дни Геноцида, не знаю, но был он очень человечным. Младший сын Исмаила подался в аскяры и пропал, его не было. Его жена, преданно ждавшая мужа, была младшей сестрой, её звали Зульфией; старшая сестра, Зейнаб, была женой Зия. Я работал на них, в меру своих сил.
Нам, единицам, выжившим в этой бойне, дали мусульманские имена, а всех мальчиков подвергли обрезанию. Меня не обрезали, поскольку у меня головка никогда не покрывалась полностью, она была открыта с рождения, и резать там просто нечего. Меня переименовали, дали халифское имя —Халил. Отныне я не был Дживаном, я стал потерявшим родину турком Халилом.
